СССР. Зловещие тайны великой эпохи - Страница 66

Окружающие думали, что они оба евреи; во всяком случае, антропологически и этнопсихологически соответствовали этому. Но интересующиеся получили в отделе кадров опровержение. Первый — Иосиф Ромуальдович Григулевич — оказался караимом, родившемся в царско-российской Литве, второй — Семен Александрович Гонионский — русским.

Я вовсе не обращал бы внимания на них, если бы коллега по сектору этнографии зарубежной Европы не поведала мне, что сама слышала, как Семен Александрович спрашивал первого: «А кто стоит за спиной этого Анохина? Он так независимо держится, вступает в резкие конфликты с не терпящим возражений директором института Толстовым!..»

Коллега не расслышала, что отвечал Иосиф Ромуальдович; уловила два отрывка: «стена» и «терять нечего!». Что и откуда он узнал обо мне, я не ведаю. Каждый человек — разведчик для самого себя. А тут — оба профессионалы! Несколько лет спустя уже мало кто в коллективе не знал, что Григулевич, ставший известным читателям под литературным псевдонимом Лаврецкий популярными книгами о католицизме и про революционные движения в Латинской Америке, в 20-х годах в буржуазной Литве был в подпольном комсомоле, схвачен и осужден к смертной казни. А так как он оказался несовершеннолетним, то его родной дядя, богач из Бразилии, внес выкуп, и юноша оказался в другом полушарии планеты. Там-то и прояснилось много лет спустя, что хваткая рука НКВД сделала Есю своим агентом еще мальчонкой в Литве.

А Семен Александрович в годы войны находился в США, с 1946 года работал первым секретарем советского посольства в Колумбии. Оказавшись в СССР и став у нас в институте секретарем партийной организации, он, подобно мне, бывшему репрессированному и сыну бывшего «врага народа», стал тоже невыездником!..

От Гонионского я держался на большом расстоянии — именно потому, что тот был то секретарем партийной организации, то членом партбюро. Впрочем, на собрании парторгов и профоргов секторов института 20 ноября 1974 года я все-таки остро поспорил с ним, доказывая, что гуманитариям незачем брать индивидуальные социалистические обязательства, ибо «и без таких обязательств мы работаем над тем же!». На другой день у него неожиданно обнаружился рак прямой кишки, и он к вечеру умер прямо на операционном столе…

В свои шестьдесят пять лет, в 1978 году Григулевич потянулся ко мне с откровениями. 2 июня 1988 года Иосиф Ромуальдович умер, а его самое сногсшибательное сообщение мне такое: он участвовал в убийстве Троцкого!

— Я с матерью подготовленного нами агента ожидал его в автомашине после того, как тот вошел в резиденцию Троцкого под Мехико…

— Но ведь резиденция — как крепость, и охранялась!

— Агент втерся в троцкистские круги, вскружил голову секретарше Троцкого — непривлекательной русской еврейке Сильвии Агеловой-Масловой, других надежд на личное счастье она не питала, — передавал через нее Троцкому на отзыв будто бы свои рукописи, в духе Троцкого написанные…

Моя острая память тотчас воспроизвела единственный известный всему советскому народу текст — две публикации из газеты «Правда» от 24 августа 1940 года, на странице 5, справа вверху. В одной из них — заметке «Смерть Троцкого» — на самом верху четвертой колонки всего в семи строках сообщалось: «В Мексике в больнице умер Троцкий от пролома черепа, полученного во время покушения на него одним из лиц его ближайшего окружения».

После ареста моего отца 13 июля 1938 года и конфискации у нас имущества мама с нами — мной и моей младшей сестрой — жили нищенски, не всегда было что есть, тем более на газеты не подписывались. Даже от сдачи в магазине за купленный для семьи хлеб я не расходовал ни копейки. Но в то утро в субботу 24 августа 1940 года я нашел на земле 10 копеек — как раз тогда цена газеты «Правда» — и купил ее. Там же, у киоска, возле здания средней школы № 15 города Таганрога, я раскрыл газету, обозрел все шесть страниц, увидел в оглавлении на первой странице вверху заголовок «Смерть международного шпиона (с. 5)», прочел на пятой странице сначала маленькую заметку «Смерть Троцкого», а затем и большую статью.

Статья явно продиктована самим Сталиным — стиль, слог, лаконичность, присущие его устной речи, повторы с перестановкой слов, все, к чему притерпелись те, кто вырос и получил образование в СССР в 30-х годах, то есть это распознавали даже школьники. В статье не было никаких подробностей о самом покушении и смерти Троцкого сверх написанного в заметке, зато названо имя убийцы — странное, трудно приписываемое к какому-нибудь народу: Жак Мортан Вандендрайш. По этим «ван ден» можно думать, что убийца — голландец или бельгиец. По имени Жак — француз или опять бельгиец. По второму имени, Мортан, старики в очереди у киоска судачили, что убийца — или чех, или… армянин. В общем, что-то искусственно накрученное, может быть, самим же Сталиным.

— А как звали убийцу? Кто он был по национальности? — спросил я Григулевича.

— Испанец. Хайме Рамон Меркадер дель Рио, — ответил Иосиф Ромуальдович.

На некоторое время я онемел от удивления — от одного из названных здесь антропонимов, — но, обретя дар речи, уточнил: — Где же фамилия в этих антропонимах?

— Меркадер!

— А как звали мать?

— Каридад. Полностью — Эустасия Мария Каридад дель Рио.

Значит, Луис — сын этой Каридад и брат убийцы? А ведь больше пяти лет молчали, не заикнулись мне об этой тайне! Для меня ведь убийца значился все под тем же «ван ден»…

— И где же вы ждали с Каридад? — наконец нашелся я.

— В машине, за рощицей, — ответил Григулевич. Я не понял гримасы караима, сопроводившей слово «рощицей», а он не оставил мне мгновения для вопроса. — При удаче, если бы он смог после убийства выйти из двора виллы, мы укатили бы сразу в Калифорнию и пароходом за границу.